(1846-1991)
Петербургский акварелист, живописец, чеканщик, пронизанный родными белыми ночами, когда вибрируют контуры и цвет, и серыми слякотными зимними вечерами, когда так холодно душе. Все это Игорь Майоров, талантливо впитавший в себя и эстетику Ф.М. Достоевского, и А.Блока; феерическое изящество импрессионистов, с их монпарнасской легкостью, и таинство кисти Сандро Ботичелли, безудержную свободу А.Зверева, и экспрессионистическую обостренность Э.Нольде. И многое, многое другое.
В виртуозных акварелях Игоря Майорова отразилась эпоха - Петербург 70-80-х годов нашего столетия. Его листы то передают зримую плотность мира, то теряют ее, становясь не по-земному легкими, звеняще-прозрачными. Стремительность свободных линий, непредсказуемость интуитивных наложений цветовых пятен - вот его авторский почерк. Неошибающаяся кисть, в своей небрежной элегантности, говорит о подлинном мастерстве и высокой культуре.
Соприкоснувшись с творчеством этого художника "милостью Божьей", я попытаюсь рассказать немного о его даре, о том, к чему он стремился, рвался всем внутренним жаром души, всеми своими мирами, и, наконец, о его путях-дорогах.
При жизни Игоря Майорова знакомы мы не были. Позднее выяснилось, что это могло случиться - он был другом моего мужа, художника Юрия Бижганова. Но "невстреча" вылилась во встречу с графическим наследием мастера, хранящимся в ряде частных коллекций, у друзей-художников. Я познакомилась с матерью Игоря, подолгу беседовала с его ближайшим другом и учеником Робертом Габитовым.
В конце 50-х годов мать Игоря привела его в районных Дом пионеров. Так. Просто. Чтобы послевоенный мальчишка лучше рисовал, а не бегал по улицам. Но, неожиданно, преподаватель вскоре ей сказала: "Он будет художником". Начиная с четвертого класса мальчик учился в Средней художественной школе при Академии Художеств, затем год в училище им. В.Серова. В последнем он встретился с педагогом, сумевшим высоко оценить его талант. Это была Марина Георгиевна Тиме-Блок - племянница А.Блока, поэта, которого так любил Игорь. Пришлось пройти Игорю и через два тюремных заключения, первое из которых прервало его занятия в училище. Характерно, то оба раза он просто берет вину на себя, с присущим ему, влюбленному в Дон-Кихота, рыцарским благородством.
Как проходила жизнь Игоря в бытовом плане? У него никогда не было мастерской. Иногда были деньги, иногда нет. Да и художник, зачитывающийся Генри Торо, мечтал о жизни Уолена и говорил: "Мне бы для творчества избушку в лесу, мне бы кусок черного хлеба, воды и чтобы никто не мешал". В его жизни были верные друзья и бескорыстные женщины. А все его богатства были глубже. Или выше. Точнее в нем и в его листах.
Для своей короткой жизни Игорь Майоров сделал невероятно много. Он писал портреты, пейзажи, создавал композиции цветов, жанровые сценки - от лирической серии "Люди и дома" до фантасмагорических "Пьяниц" и "Ночных бабочек". Он был по-детски влюблен в древнерусскую тему и создавал персонажи в лаптях, писал всадников, дружинников, ангелов. Делал иллюстрации к "Двенадцати стульям" Ильфа и Петрова, к рассказам О.Генри. Поражает какая-то невероятная творческая скорость его жизни.
Искусство Игоря Майорова, несомненно, городское. Однако своеобразной увертюрой творчества представляется обращение художника к живой природе - к цветам, как подлинным прообразам красоты, к пейзажам.
Кажется, весь цветовой спектр рассыпался на мельчайшие искры в листах названных жанров. Вот река, две спящие, недвижные лодки в осенней воде. Свободным движением кисти художник накладывает один цвет на другой. Желтизна дальнего плана прорывается всплесками и отражениями на всей плоскости листа. И падают с неба розовым светом последние лучи уходящего лета. И превращаются эти непосредственные наброски розового в белые воздушные акценты - подобия неминуемого снега. И зритель захвачен этим совершенным цветовым аккордом...
Игорь Майоров пишет пейзажи города. Его Петербург - это высокие, мокрые здания, влага, повисшая в воздухе, размытость улиц и площадей, которые, однако, своей европейской выстроенностью и цветовым многообразием напоминают парижские бульвары. Колорит этих листов несколько приглушенный - в них света ровно столько, сколько, вообще, возможно в Петербурге, туманном и дождливом. Таковы причудливые, меняющиеся подмостки жизни его героев. На них будут развертываться майоровские миражи, оживать персонажи. Нескончаемое, тонкое ощущение влаги, и ахматовское "город в свой уходил туман"... И видятся петербургские призраки, и за прекрасной ложью архитектурных фасадов скрываются его бродяги и лишние женщины, и мизансцены вращаются в своем колеблющемся калейдоскопе.
Воображение художника иногда колдовски соединяет несоединимое. Так возникает, вырастает "лицо" и Исаакиевского собора. И рождаются многочисленные ассоциации. Возможно, из этой изначальной неистинности, дарованной нам Петербургом, прорастает, позднее, увлечение Игоря Майорова экспрессионизмом.
В хаосе окружающей жизни художник находит свои образы, свою мелодию, свою мечту. Его эстетический вкус таков, что позволяет видеть красоту в, казалось бы, безобразном, низком и обреченном - т.е. он абсолютен. Красота Игоря Майорова - это не только перламутровость мечты, тишина до звона и прозрачность до заклинания, но это и двойственность вопреки всему и во всем, и надрывы, и пресыщение, и одиночество.
Вот цикл листов, объединенных общим названием "Цветочницы". Своей утонченностью героини напоминают его рисунки на бересте - "под старину". Дамы с огромными корзинами цветов, в длинных платьях и качающимися цветами на шляпах, грациозно скользят по поверхности бумаги. Здесь и влюбленность художника в культуру ушедшего века, и дань куртуазной и изысканной Франции, и такая русская неустроенность, стеснительность, чуть проглядывающая печаль. Его прекрасные "цветочницы" - чуть балетные, чуть несчастные - такие, что, кажется, дотронься - исчезнут, капля воды и та смоет с листа. Женщины-видения, музы, оступившиеся мадонны, которым не выдержать соприкосновения с реальностью. И силуэтом своим они растворяются в ней, исчезают в пространстве. Хрупкость, страдание, незащищенность и трепет, и неземная способность к любви - вот, вероятно, черты женского идеала Игоря Майорова. Женщины и цветы - две категории прекрасного в понимании художника. Петербург, слегка намеченный фон, где линии скользят по тонированной бумаге, а акценты палевого и розового, кажется, взывают о помощи, - категория невозможного. Так возникает конфликт этой серии - столкновение прекрасного с невозможным, обреченность красоты.
Однако, ностальгические размышления не основной, хотя и прекрасный, мотив творчества Игоря Майорова. Художник никогда не проходил мимо жизни. Он был твердо уверен, что в жизни есть все, что есть в душе человеческой.
На смену тончайшим созвучиям приходят иные контрасты. В сериях "Пьяницы", "Ночные бабочки". Художник избегает сатиры, гротеска. Его точка зрения - боязнь оскорбить и стремление застраховаться от этого - любовью, жалостью, милосердием.
Автор вводит нас в мир полуопустившихся завсегдатаев дешевых кафе. Мужчины, женщины, сидящие за столиками с прозрачными бокалами недопитого вина, предающиеся собственным мыслям. Задумчивость их, порой, переходит в пьяный кутеж, и однофигурные композиции тогда заменяются двухфигурными. Этих героев объединяет ощутимое наличие дистанции между образом в его бытовом проявлении и его далекой, скрытой сутью. Это женщины и мужчины "с прошлым", с гнездящимися в их душах не дающими покоя "темными аллеями", и... с равнодушием к настоящему. Сквозь вибрацию двойственности их судеб, сквозь колеблющийся мир пьяного угара проступают противоположные мотивы - осмысление себя и попытка забвения себя. И рассказ художника поднимается до уровня новеллы.
Поражает какая-то последняя искренность его героинь, и гнездящаяся в них нежность вопреки всему, и жалость. Может быть, дамы за столиками - это все те же "Цветочницы"? Оступившиеся, увы, опустившиеся мадонны? И веришь, что это - прошлое, неудачно разбившееся, привело их сюда. К спасительной отрешенности, Чтобы забыть, забыться чуть-чуть, а, может быть, сохранить в себе... Что-то...
В произведениях этого цикла меняется колористическое решение. В отличие от "Цветочниц", Игорь Майоров здесь полностью прорабатывает плоскость листа, общим тоскливым цветом уничтожает прозрачность, замыкая персонажей в рамках тягучей, монотонной жизни. И лишь неожиданные разрывы белил оживляют цветовой характер этих акварелей.
Образы проституток возникают и в цикле "Ночные бабочки", и в неоднозначных героинях других серий художника. Игорь очень жалел в жизни подобных женщин, их невостребованные судьбы, их страшную участь изгоев.
Сострадание и боль вызывают в художнике его героини полуночной жизни. Он часть резко высвечивает их характеры, их лица. Потерпевшие последнее женское фиаско и превратившиеся в уцененный товар, они все еще находятся, по инерции, в мире своей прошлой физической привлекательности - строят глазки, красят губы, и не замечают, бедные, что рты из изуродованы гримасой, что и глаза уставшие, ничего не хотящие. Это бытовая трагедия под кистью мастера перерастает в фантазию абсурда. Изломанность линий, резких и жестких, атмосфера ненужности и инфернальности - все говорит об этих судьбах "на грани фола". Игорь Майоров создает образ особого слоя петербургской жизни, состоящего из вывертов, обломков, крахов.
Рассматривая, в целом, женские образы Игоря Майорова, можно сказать, что художник любит их во всех проявлениях, любит потому, что видит в них, сквозь все напластования и случайности, Божий замысел.
Видимо, отсюда в его героинях эта жестокая правда, эта нескрываемая, порой, экзальтация, что вперемежку с распущенностью, это вечное, болезненное "прошлого не вернуть", и петербургская тоска, когда уже все, что позади - "вдребезги". Это тот самый мир "униженных и оскорбленных", который, кажется, порожден самим городом и без которого город немыслим.
И подвыпившие, чуть французские, дамы за столиками, и проститутки, также как и романтически "цветочницы" - все это чисто русские героини по духу. Как и Сонечка Мармеладова, как и Настасья Филипповна - они изломаны и измучены внутренним своим страданием, и так далеки от любой фальши, от расхожей благодетели. Нет, не страсть суждена героиням Игоря Майорова, не одурманивающая эротика, а стыд, неприкаянность, погибшая мечта. В них художник видит ту высшую, нравственную, Богу угодную чистоту, которая отличала многих героинь русской литературы.
Помните, у Марины Цветаевой: "Я всегда предпочитала быть узнанной и посрамленной, нежели выдуманной и любимой"?
Необходимо отметить, что Наследие Игоря Майорова - это не только самостоятельное, оригинальное творчество, но это и артистические вариации на темы произведений любимых художников. В течении жизни он испытал сильное увлечение искусством М.Шагала, В.Кандинского, Б.Тышлера, А.Зверева, Е.Михнова-Войтенко. Обладая тонким пониманием художественных стилей, автор выступает в своих многочисленных реминисценциях изысканным и прекрасным эпигоном, который настойчиво стремится продолжить творческие поиски того или иного мастера.
Это - своеобразная "фениксация", возрождение из пепла того, что погибло, не сохранилось или не было создано предшественниками. Это ощущение воспоминания и влюбленности в творчество другого мастера сродни попыткам В.Брюсова написать последнюю главу "Евгения Онегина".
Но любимая медаль имеет две стороны. Тонкость восприятия искусства и искренний восторг, который Игорь Майоров испытывал перед творчеством, наряду с отсутствием тщеславия позволяет ему ставить на своих репликациях - не свою подпись. Так появились десятки новых листов "Шемякина", сотни "Михнова-Войтенко" и около трех тысяч произведений "А.Зверева". Игорь упоенно занимается стилизаторством. "Игорек один работает - как целая фабрика производит" - заметил Л.Н. Гумилев.
И лишь тогда, когда произведение нравилось меньше - оставлял свой автограф. Обычно это написанная латинскими буквами его неполная фамилия, либо монограмма. Ну, а если уж работа вовсе не понравилась - не задумываясь, рвал. Друзья, видевшие не раз этот детский самовандализм, пытались остановить художника. Бесполезно. Щедрый талант был бескомпромиссно требователен к себе.
Казалось, Игорь должен был жить долго, чтобы выплеснуть все открывшееся. Но жизнь художника оборвалась. Рано, трагически не вовремя. Не к месту. На сорок четвертом году...
Но жизнь сделала ему, смертельно больному, свой последний радостный подарок - знакомство с творчеством немецкого художника Эмиля Нольде.
Летом 1990 года в Москве проходила выставка работ Э.Нольде. Роберт Габитов принес Игорю в больницу каталог выставки. Увиденная книга потрясла больного художника.
- Что, не хуже А. Зверева? - спросил Роберт.
- Да в сто раз лучше!
И возникла серия, в течение последних восьми месяцев жизни Игоря, состоящая и трехсот работ, в которых продолжается Э.Нольде. Игорь Майоров словно пытается воссоздать ту часть творчества немецкого живописца, которая погибла при А.Гитлере, стремится успеть выразить то, что бесследно исчезло и нам уже не доступно. И снова галерея лиц, возникающих то ли из немецкого экспрессионизма, то ли из видений петербургских кошмаров. То ли репликации, то ли что-то свое, глубокое, последнее... Резкий контур, стремительно бегущий, вдруг обрывающийся, путающийся во встречных линиях. Кажется, еще мгновение и контур, своей энергией, порежет лист. Изумрудная зелень надрывно контрастирует с фиолетовыми акцентами, темно багровыми, в их кровавом напряжении. И черные морозные подтеки, и оттенки, оттенки, оттенки... Каждый сантиметр этих последних листов несет свою неповторимую цветовую силу, свое тайное переплетение мазков, пятен, извивов. В этой последней цветовой экстатичности на тему Э.Нольде Игорь Майоров словно спешит выразить все, на что уже не отпущено дней.
Я не знаю точно, какая работа художника стала последней. Думаю, это "Призрак" - композиция мистическая, страшная, когда мир потерял четкость, когда уже все понятно и пробил час. И сама физическая форма обращается в стихию враждебности. Что это? Агония? Призрак жизни или призрак смерти? Кажется, что дальше уже ничего не могло быть. Это совсем другой Игорь Майоров. Лишь узнаваемое и покоряющее легкое движение кисти и потрясающее мастерство. Но это произведение написано автором, принявшим свой конец.
Игорь Майоров был художником по зову своего сердца, художником чувства. Незадолго до смерти он говорил друзьям: "Зверев меня раскрепостил, а Нольде дал цвет. Так хочется жить! Я только сейчас знаю, как делать, как писать! если я останусь - я такое создам!"
Но он не остался, не успел. Он ушел с ощущением того, что не сотворил своей главной работы. После которой художник может умереть.
31 марта 1991 года Игоря Майорова не стало на Земле.
Марина Дашкова"Роман с Фаберже'"
Санкт-Петербург, 1995, Библиотека альманаха"Петрополь"